Автор: Aleteya_
Фандом: Клуб Винкс: Школа волшебниц
Категория: драма
Размер: миди
Рейтинг: PG-13
Описание: Все в мире имеет свою цену.
Цена за безграничную силу – безграничная пустота вместо души.
Но ведь, в самом деле, стихии нужно место для игр, не так ли?
А человеческая душа – такая хрупкая игрушка.
Такая… недолговечная.
Предупреждения: OOC
Примечания: Да, это случилось. Автор (случайно!) прошел мимо этого фэндома, и это не прошло для фэндома бесследно. Автор сам до сих пор в шоке. И в еще большем шоке от того, что у него в итоге вышло.
Но если нечто желает быть написанным - оно должно быть написано.
И да будет так.
Дисклеймер: Не мое-не мое!! Позабавилась и вернула на место.
1. Цена: До тех пор, пока...
1. Цена: До тех пор, пока...
Господь сказал человеку:
бери в этом мире все, что захочешь,
но помни, что ты будешь за это платить.
(Испанская пословица)
бери в этом мире все, что захочешь,
но помни, что ты будешь за это платить.
(Испанская пословица)
***
Все на свете имеет свою цену.
Цена свободы – вечное одиночество и вечное бремя выбора, которое никому не отдашь.
Цена красоты – боль, труд, прокушенные губы и слезы, которых не видно никому.
Цена власти – зверь, навеки поселившийся в сердце, зверь, которому всегда будет недостаточно крови.
Цена счастья – долгие вереницы бесцветных дней и пара хрустальных туфель, которые никому не покажешь.
Цена любви – три пары стоптанных стальных башмаков и парча, обменянная на грязное платье служанки.
Цена победы – пальцы, сожженные крапивой и плевки толпы, влекущей тебя на костер.
Цена бессмертия – ступни, изрезанные в кровь и тело, ставшее морской пеной.
Сколько страданий – столько и радости.
Все на свете имеет свою цену.
Впрочем… во Вселенной есть и другие сказки.
Сказки, в которых чудеса легки и блестящи, а мир лежит перед тобой на ладони. Сказки, в которых битвы не требуют крови, а победа дается просто. Потому что ты – это ты.
Сказки, в которых и красота, и счастье, и любовь просто… получаются. Сами собой.
Сказки, в которых добро и зло – это просто волшебная игра. Игра в принцесс и фей, в магию и королевства.
А игра никогда не требует платы.
До тех пор, пока…
…Сила щекотно поет в крови, сила искрится крыльями за спиной, обнимает тело кисеей и шелком, вуалью и блестками кукольных, ненастояще-красивых платьев (забавляйтесь, девочки), сила несет высоко, выше облаков, выше солнца, и им весело, и мир лежит внизу яркой картинкой, где все правильно, где добро всегда побеждает зло, где любые приключения заканчиваются хорошо, где все живут долго и счастливо, потому что – ну разве может быть с ними иначе?
Ведь с ними никогда не случится ничего плохого, так?
Ведь они обязательно будут – просто обязаны быть – первыми во всем.
Ведь они – лучшие.
Верно?..
…До тех пор, пока игра остается игрой.
Все в мире имеет свою цену.
Цена за безграничную силу – безграничная пустота вместо души.
Но ведь, в самом деле, стихии нужно место для игр, не так ли?
А человеческая душа – такая хрупкая игрушка.
Такая… недолговечная.
Сила не слушает ни причин, ни оправданий. Она не злится, не боится, не ревнует и не требует.
Ей незачем.
Она будет отдавать себя – щедро, не отмеряя. Она будет веселить блестящими крыльями, цветными игрушками. Пусть, ей не жалко.
Все равно она получит свое.
Капля по капле, глоток за глотком она будет вливаться в тебя, наполнять тебя, играть в тебе, жить в тебе.
Она станет твоей целью, твоей жизнью, твоей радостью, твоей единственной любовью…
…пока однажды…
…не станет…
…тобой.
Шестеро девчонок смеются, прихорашиваются, глядя в витрины, сплетничают о парнях, меняют наряды, сражаются – легко, играючи – поют и танцуют на вечеринках, учат уроки.
Их отражения смеются им в ответ. В центре зрачков – пылинки пустоты. Крохотные. Незаметные.
Они подождут.
Им некуда спешить.
2. Песня: Муза2. Песня: Муза
Нет прекраснее песни, чем та, что поется с разорванным в клочья сердцем.
***
Муза любит ночь.
Ночь – начало магии.
Ночь – начало любой настоящей песни.
Звезды свисают с черного неба, и мокрый ветер пахнет землей и яблоками.
Ночь прошита огнями, как иглами, ночь смеется и истекает лиловой черничной кровью, пьяной и терпко-сладкой.
Ночь дышит снами, и на губах ее мерцают капли белого золота.
Ночь улыбается.
Ночь звучит древними ритмами, хищными, как свежая кровь, и высокими, хрустальными нотами тоски об обломанных крыльях, и взмахами крыльев иных – тяжких, кожистых, и гулом огня, и шелестом спадающих тканей, и криком, и вздохом, и смехом, и снова криком…
Ночь – время творения.
Ночь – время для песни.
Муза поет.
Ее губы истекают песней, как кровью, глаза закрыты, и сквозь полупрозрачные веки мерцает древняя память.
Голос ее плетет узорные сети – прочные, невидимые, жгучие сети, из которых не вырвешься – потому что не захочешь.
Крик счастья и боли, радость режет, как бритва, и боль ласкова, как шелк.
Она – безумие и восторг.
Она – песня.
Песня – кровью из рассеченного горла, первым весенним соловьем, ветром, срывающим белые травы, пульсирующим звоном планет.
Муза поет.
Весь мир для нее не более, чем сплетение струн и мембран, натянутых до боли и звенящих в ритме сердца. Она проводит по ним руками – плавно, будто гладя – резкими, рваными взмахами, ударами – и мир отзывается стоголосо.
И она играет на них – мастерски – холодно – нежно – виртуозно – небрежно – и грубо – и вдохновенно…
Она играет Жизнь.
Весь мир для нее не более, чем сплетение голосов.
И чем сильнее боль, тем прекраснее они звучат.
Не самая высокая цена совершенству, не так ли?
Муза поет.
3. Танец: Лейла3. Танец: Лейла
Все настоящие повести пишутся кровью – и морем, текущим под кожей – и солнцем
над головой, сжигающим и животворящим.
над головой, сжигающим и животворящим.
***
Лейла любит море.
Море лижет ей босые ноги, забирается между пальцев, брызгами щекочет колени. Море мерцает зеленым, соленым, золотым и алым, наполняясь закатом, как темным вином. Море шипит и стонет, рычит и рвано дышит, выплевывая красные брызги в красное небо.
Море – дикий зверь, дикий и нежный.
Море – это вечный танец.
И Лейла танцует.
Ступни тонут в вязком, глянцево блестящем песке, и жадные волны слизывают их, заполняя тепловатой прозрачной солью. Следы блестят в вечернем огне багряными лужицами, похожими на раны.
Солнце умирает, солнце целует горизонт, истекает светом. Вязкое, соленое, алое переливается на волнах, вязкое, соленое, алое тягуче пульсирует в венах.
Все живое несет в себе древнее море. Все живое несет кровь в своих жилах.
Все живое начинается с крови. Все живое проливает ее. Нет боли – нет жизни.
Лейла танцует.
Ей давно уже нет дела до смешных человечьих игр в жизнь и смерть.
Она – сердце и душа океана.
Она – гибель и рождение.
Она – танец.
Танец – босые ноги плетут на песке письмена.
Танец – босой душой на раскаленных углях, на нити над пропастью, на битом стекле.
Танец, творящий Вселенные.
Танец, разрушающий их.
Танец! танец! мир дрожит и смеется, исходя восторгом и болью.
Танец! хмельная пляска волн, мокрый песок зыбко колышется, дробится на отражения…
Танец! экстаз на грани смерти, и смерть на грани рождения, и рождение на грани гибели, и круг повторяется снова и снова…
И снова.
Круг замыкается в тысячу-бесконечный раз.
И впервые.
Всегда – впервые.
Лейла танцует.
Губы ее – алая мякоть переспевшего плода, ярко-алая плоть раскрывшейся раны – сладко-соленые, хмельные, ядовитые от крови и спелости. Губы ее пахнут морем и медом, белые зерна смеются нитью жемчужин. Улыбка ее режет медным серпом ущербной луны. Тело ее грациозно, как русалочий хвост, кожа ее исцелована солнцем до бронзы, глаза ее – погибель сердцу.
Танец ее – плен и вино, и падение в бездну.
Танец ее – дурман и истина.
Танец ее – жизнь…
… и смерть.
Лейла танцует.
4. Мысль: Текна4. Мысль: Текна
Сон разума рождает чудовищ.
Бодрствующий разум сам подобен чудовищу.
Бодрствующий разум сам подобен чудовищу.
***
Текна любит игры.
Мир для нее система констант и переменных, шахматная доска, размеченная для Великой Игры Разума. Мир – это уравнение с миллиардом и одной неизвестной.
Текна любит сложные уравнения. Простые ей давно наскучили.
И на счету ее нет ни одного нерешенного.
Улыбка Текны математически совершенна, просчитана до тысячной градуса, выверена до пикселя. Идеальная симметрия идеальной кривой. Эволюта, выстроенная по данной эвольвенте.
Улыбка Текны – констатация факта, а не чувств.
Текна анализирует, сопоставляет, делает выводы и отбрасывает неверные гипотезы – одним движением пальца по сенсорной панели, растянутой на весь мир, видимый и невидимый. Одним движением стирает чьи-то судьбы-жизни-надежды, как исчерканный черновик.
Неудавшийся образец. Отработанная гипотеза. Фальшивая теорема. Пустое.
Эмоции и воля, прошлое и будущее, пространство и время – всего лишь переменные.
А если переменная неверна – что ж… тем хуже для нее.
У Текны в запасе бесконечное количество переменных.
Текна бесстрастно выводит формулу мироздания, извлекая квадратные корни из смысла, заключая в скобки недопустимое, замыкая волю ключами логарифмов, запирая чувства в гибкую сеть переменных. Текна складывает, делит и вычитает, возводит в степени, умножает и снова делит, изящно вычерчивая дуги интегралов, соединяющих края маленьких бесконечностей человеческой души.
И, наконец, рисуя знак равенства, сводит все к вечной, единственной в мире константе – смерти.
Текна не мыслит. Текна сама и есть – мысль.
А мысль по определению выше любого чувства.
Текна играет с миром, играет в мир, решая его, как гигантскую теорему, перебирает тысячи вероятностей и миллионы вариантов, сканируя миллиарды терабайт информации, за секунду просчитывая параметры нанофлюктуаций. И твердой рукой проводит черту, замыкая хаос эмоций и судеб в стройную клетку безупречно логичного, единственного закона, не имеющего исключений.
Жизнь или смерть. Истина или ложь.
Абсолютное совершенство абсолютного порядка.
Tertium non datur.
А если мир вдруг - по какой-либо досадной случайности - перестанет соответствовать этому закону – что ж…
Тем хуже для мира.
Улыбка Текны математически совершенна.
5. Жизнь: Флора5. Жизнь: Флора
Милосердие и жестокость, добро и зло придуманы людьми.
Природа – невинна.
Природа – невинна.
Флора любит зиму.
Зима – белый кокон, укрывающий окуклившуюся землю. И там, под паутинно-мягким и хрустяще-холодным сухая трава распадается в бурую гниль, запекается вишнево-коричневым, вязким, смолистым, превращается в жирную, черную, крупчатую массу, сочащуюся прозрачной, влажной кровью, питающей спящие зерна.
Зима пожирает остатки жизни, чтобы выпустить новую жизнь.
Флора улыбается: все правильно.
Чья-то жизнь – это всегда чья-то смерть.
Природа, в отличие от людей, справедлива.
Она – весна.
Волосы ее пахнут степью и горькими травами, дыхание ее дурманно и нежно, кожа светло-золотая, исцелованная солнцем, мягкие, шелково-сладкие тени лежат в ямочках ключиц.
Кровь ее прозрачна, как турмалин, зеленые переливы в гранате, кровь ее смешана с соком трав, и медвяна, как яд ночных цветов – тягучий, манящий, хмельной яд. Губы ее желанны и мягки, как ранняя клубника, терпки, как ягоды бересклета – поцелуй остановит сердце.
Грудь ее высока и упруга, и лилии ласкают ее, оставляя пыльцой густые, шоколадные разводы. Бедра ее широки и пышны, и пунцовые розы стекают с них волнами опавших лепестков – дикие, дурманные, плодоносные розы.
Розы, розовая пена вокруг плеч, зеленое золото вьется вдоль запястий, брызгает белыми вьюнками, пальцы тонки и нежны, как полупрозрачные лепестки майских яблонь. Молодые побеги льнут к ладоням – ажурное кружево цвета бледного изумруда, ласковые, живые нити, хрупкие, словно дыхание младенца – так легко прервать… И так трудно.
Хрупкие, хрупкие, живые нити – тонкие-тонкие, уязвимые, обвиваются мягко, скользят незаметно, щекоча – и удушая. Зеленые иглы – тонкие-тонкие, прозрачные, сминаются от прикосновения… пронзают землю, пронзают кости, пронзают камни.
Нет ничего сильнее жизни.
И ничего мудрее.
И ничего безжалостнее.
Флора улыбается. Флора делает шаг вперед, пережимая горло дряхлой зиме.
Она медленно ступает по талому снегу, босая нога с хрустом ломает мерзлую корку, острые края режут кожу, окрашиваются клюквенно-розовым.
Царапины браслетами обвивают лодыжки, вишневые на смуглой коже, набухают ожерельями частых капель, густые струйки сбегают вниз, с шипением плавя снег и впитываясь во влажную, жирную, черную землю.
Флора улыбается.
Ей не больно.
Красное становится прозрачным, и прорастает зеленым соком, зелеными иглами пропарывая землю и снег, душит зиму цветочным, дурманным, желто-сиренево-белым, и та хрипит, расползаясь грязно-серыми клочьями, сквозь которые течет зеленая, голубая и белая кровь раненой весной земли.
И смерть в круге сезонов – только увядшая трава на снегу. Иссохнет, замерзнет, растает, сгниет, забудется – и прорастет снова.
Флора улыбается нежно, как новобрачная.
Она – жизнь.
А жизнь всегда начинается кровью.
6. Свет: Стелла6. Свет: Стелла
…и, в конце концов, какой свет бывает без тьмы?..
Стелла любит темноту.
Темнота – густая, бархатно-нежная, как поцелуи, что дарят лишь ночью. Темнота ласково-вкрадчивая, так изящно подчеркивающая совершенство золотых волос и белой кожи. Темнота – идеальный фон для света.
Идеальный фон для ее красоты.
Стелла – прекраснейшая из звезд.
Блистательнейшая из принцесс Магического измерения, гордость его и восторг, золотые солнца его, звезды его ликующих небес.
Золотоглазая, со взглядом дикой кошки, она томно-ленива, гибка и текуча, как полуденный свет, и свет, как воду, держит в ладонях. Солнце венчает ее голову живым огнем, солнце лучами спадает со лба, темени и висков, солнце переливается в плетении волос. Лунный свет обнимает ее тело, лунный свет струится по белой коже, ласкает нежнее поцелуя возлюбленного, мерцает богаче и роскошнее шитой серебром парчи. Звезды сияют на ее челе, звезды мерцают в глазах, бросают свет на ресницы, звездами усыпаны крылья ее, крылья феи света. Смех ее – хрустальные брызги, смех ее осколками рассыпается по миру, распарывая небо на лоскутья – и золотая, текучая кровь Вселенной струится сквозь разрезы.
Золото, жидкое золото течет по коже, медом капает с губ, падает за спину тяжелыми косами. Прозрачное, солнечное молоко течет меж пальцев, каплями собирается у локтей.
Стелла, отрада Солярии, прекраснейшая из фей.
Стелла, несравненная.
Красота ее подобна солнцу, слепит, пронзает, сжигает до дна, ранит восторгом до боли.
Красота ее подобна луне – манит и пьянит, и лишает рассудка, и заживо по капле выпивает душу.
Красота ее подобна звездам – далека и совершенна, недосягаема и всевластна, и лучи ее, вонзившись в сердце, не отпустят уже никогда.
Быть для нее означает быть первой.
Быть для нее означает – быть совершенной.
Стелла не умеет иначе.
Говорят – красота требует жертв. Стелла не требует ничего и никогда. Одна улыбка ее – и все жертвы будут принесены добровольно.
Улыбка ее – мед и золото, опиум и панацея. Улыбка ее – глоток воды для умирающего от жажды, свет для потерянного во тьме.
Улыбка ее иглой пронзает душу, и та замирает бабочкой, наколотой на иглу, мотыльком не успевшим улететь от пламени. И нежные, сочащиеся лунным светом пальцы теребят острие, забавляясь.
Поднести ли к огню?.. оборвать пестрые крылья?.. или выбросить прочь надоевший, так быстро тускнеющий мусор?..
Или, так уж и быть… отпустить?..
Впрочем, Стелла не любит ломать свои игрушки. Она милосердно снисходительна к чужому несовершенству.
Она же светлая фея, ведь так?
Она – свет.
Она – свет, победный, яростно-блистающий, выжигающий роговицу, выжигающий душу – и смертный слепнет с выражением восторга на омертвевшем лице, с выражением блаженства от красоты ослепительной, красоты ослепляющей, навеки впечатанной в сожженные очи…
Стелла сияет.
Стелла сияет ярче всех звезд, ярче луны и солнца, и лучи веером рассыпаются вокруг нее, как драгоценные копья – и тени ложатся меж ними, и тени шлейфом стелются вокруг, переплетаются со светом – нежно, как ладони влюбленных.
Зрачки посреди ее золотых глаз – холодные черные иглы. Зрачки – два кинжальных прокола в огненной, яркой парче, два осколка изначальной ночи, где родились когда-то все на свете солнца и луны.
Кровь ее, текущая в синих лентах вен под нежным шелком запястий темна и густа, как старое, отравленное вино. И кожа от этого мерцает голубоватым опалом, переливчатым и драгоценным.
И это особенно красиво смотрится на фоне бархатно-черных теней.
Ведь темнота – идеальный фон для света.
Не правда ли?..
7. Огонь: Блум7. Огонь: Блум
Никогда не пытайся приручить дракона –
в конце концов это он приручит тебя.
в конце концов это он приручит тебя.
Блум любит звезды.
Она зачерпывает их горстью, как бисер – и швыряет в пустоту, глядя, как рвано рассыпаются цветные искры чьих-то миров. Она смеется – неважно. Она любит перенизывать бусы, играть с яркими, пушистыми огнями.
Пламя рыжим золотом падает с ее плеч, рыжим золотом течет по венам, кошкой трется о кожу изнутри – ласково, щекотно. Опасно.
Блум смеется.
…Она так невинна, так изящна, так легко на вид уязвима, что кажется безобидной. Но дорого заплатили те, кто считал ее таковой.
Так дорого, что никому уже не смогут рассказать о цене.
Тонкая фарфоровая ваза, полная пламени – вот что такое Блум. Сосуд для невероятной, чудовищной силы, отлитый в форме красавицы-феи.
Ее нежное, алебастровое лицо чисто и правильно, шея и ключицы прозрачно-нежны, как у дорогой куклы. Ее руки кажутся почти бесплотно хрупкими...
Блум собирает звезды ладонью, сжимает, свет брызжет меж пальцев, как сок раздавленных ягод. Она сминает в горсти лучистые иглы, и те ломаются с хрустом, как сухое стекло, рассыпаются на осколки, протыкают кожу, рыжее, огненное течет по запястьям – и звезды, шипя и агонизируя, плавятся в золоте драконьей крови.
…Ее глаза хрустально-чисты, как весеннее небо.
Сквозь их зрачки течет огонь, сжигающий миры.
Небрежный взмах – огненные капли гроздьями срываются с пальцев, золотое, густое, текучий металл на сахарно-белой коже, искрами падает в пустоту, прожигая дыры во Вселенной, оставляя шипящие язвы в ткани мироздания, и пространство и время корчатся в драконьем огне, как старая бумага.
Блум смеется.
Она – не добро и не зло.
Она – и добро, и зло.
Она – пламя Дракона.
Блум играет, дробит себя на блики и искры, и отражения ее рассыпаются по всем мирам, существующим, существовавшим и только собирающимся существовать.
И пламенем вспыхивают миры.
Блум смеется.
Миром больше. Миром меньше.
Все миры – игрушки Дракона.
Здесь, где нет расстояний, а время – лишь горсть перемешанных бусин, все бывшее и не-бывшее, будущее и настоящее – всегда происходит прямо сейчас.
Где-то – прямо сейчас – она окажется ведьмой, где-то богиней, где-то волшебницей и принцессой. А где-то – простой рыжей девчонкой, мечтающей о чудесах, самой-пресамой обыкновенной.
Блум улыбается. Это, последнее, отражение нравится ей больше всего, это так забавно – поиграть в не-всемогущество. И почти-бояться и почти-любить почти-по-настоящему.
Непривычное, захватывающее развлечение.
Где-то прямо сейчас ее отражение смотрит на нее из голубых девчоночьих глаз, и Блум усмехается ему в ответ.
Воистину, интереснейшая из игр – игра в человека.
Где-то прямо сейчас, где-то в маленьком скучном городе одного маленького скучного мира рыжая девочка отчаянно мечтает о полетах и чудесах. Рыжая девочка запрокидывает лицо к небу, и небо отражается бликами в ясно-голубых глазах, собираясь в крошечные, пока-еще-не-заметные искорки вокруг зрачка. Рыжая девочка улыбается и верит в сказки…
И небо холодно улыбается ей в ответ, вспыхивая невидимыми отсветами еще спящего огня.
Оно знает, что все еще впереди.
…Уже скоро, уже очень, очень скоро.
Ты получишь вдоволь чудес, малышка, вдоволь и еще чуть-чуть сверх того.
И ты сполна заплатишь за каждое из них. И не станешь возражать.
Ведь тебе понравится, девочка, обязательно понравится.
Вот увидишь.
8. Океан: Дафна8. Океан: Дафна
Губы моря ласковы. Губы моря солоны.
Губы моря солоны. Губы моря жестоки.
Губы моря солоны. Губы моря жестоки.
Дафна тоскует.
Дафна задыхается в пышных дворцовых покоях, в вечно-весенних цветущих садах, в парче, кружевах и золоте. Солнце жжет ей глаза, кожа, в которую заперта ее душа, горит и стягивает, как испанский сапог.
Дафна никак не может привыкнуть быть человеком.
Дафна не хочет к этому привыкать.
Дафна тоскует.
Дафна бродит по длинным, богато украшенным галереям больше-уже-не-родного дворца, и гладкие, отполированные до зеркальности мраморные полы битым стеклом ранят ей ноги. Собственное тело душит ее, собственное тело предало ее, стало ей врагом, стало худшим из мучений. Ароматы духов режут легкие, мягкие, как паутина, шелка царапают кожу.
Дафна смертельно тоскует по океану. По водам Великого Моря, чья гладь ровнее самого дорогого мрамора, чье горькое дыхание слаще любых благовоний, чьи прикосновения нежнее любого шелка. По океану, что течет в ее крови, что поет, зовет и тревожит ее каждую ночь.
Дафна тоскует.
Объятия волн манят ее как объятия возлюбленного, и соленые поцелуи их желаннее любых иных.
…Дафне кажется, что она исчезает, блекнет с каждым днем, как раковина, вытащенная на берег. Ни косметика, ни яркие платья, ни роскошные драгоценности не могут помочь – она выглядит бледной куклой, мертвой копией живой, яркой сестры, и дорогие самоцветы меркнут на ее коже, напоминая крашеное стекло.
Дафна смотрит в зеркало и видит в нем чужое лицо незнакомки.
Бледные, даже уже не золотые, волосы, бледно-голубые, как выцветший фарфор, глаза, бледная, как молоко, кожа, не впитавшая из жаркого солнца ни капли живительного тепла.
Дафна кажется себе тенью.
Дафна думает, что когда она на самом деле была тенью, то была гораздо более живой, чем теперь.
…Дафна как-то слышала от сестры иномирную сказку о русалке, которая стала человеком – и ноги ее болели потом от каждого шага по твердой земле.
Дафна думает, что похожа на ту русалку.
Только от каждого шага по земле истекает кровью ее душа.
А еще Дафна думает, что та русалка из сказки была очень глупой. Человечья страсть не стоит потери себя.
Настоящие русалки никогда не расстаются с морем.
Море – вот их единственная истинная любовь.
…Ее холодная, фарфоровая внешность, оказывается, привлекает поклонников – и Дафна слабо удивляется этому, но, в общем, ей все равно.
Ее, как ни странно, даже считают красивой – возможно, потому, что она старшая королевская дочь, думает она. Что ни говори, а титул кронпринцессы украшает больше, чем роскошные волосы или нежная улыбка…
Дафне все равно. Дафна заученно улыбается, равнодушно принимает подарки, выслушивает стихи и комплименты, равнодушно подает ладонь, почти не чувствуя прикосновений.
Дафне все равно. Восхищенные взгляды скользят по ней, не задевая. Поцелуи поклонников, касаясь кожи, не вызывают даже отвращения.
Соленые поцелуи океана кажутся ей слаще постылых человечьих губ, поцелуи океана желанны ей более других, холодные, тяжкие объятья его горячее объятий человека.
Океан – единственный ее возлюбленный.
…Дафна ловит на себе тревожные взгляды матери – Марион чувствует ее тоску, Марион чувствует, что та ускользает от нее. Магическая кровь мудра и могущественна – но королева-воительница, победившая в сотнях сражений, знает, что это ей не выиграть.
«Прости, мама…»
Дафна закрывает глаза – веки горячи, как угли. Дафна слушает, как тяжко пульсирует в висках вязкая человеческая кровь, шипит, словно змея. Сердце бьется в ребра тугим, скрученным комком мышц.
Собственное тело отвратительно ей, собственное тело кажется ей неуклюжим, тяжелым и бесформенным, как медуза, выброшенная на берег. Собственное тело тесно и постыло ей, как старая, изношенная одежда, что уже перестала быть своей и превратилась в кучу ветхого тряпья и лохмотьев.
Собственное тело стало ей тюрьмой.
Дафна вздыхает.
Металлическая, густая, тошнотворно-тяжкая соль в ее венах гнетет к земле, душит, отзывается горечью на губах.
Море – это другая соль, прозрачная, колкая и нежная, легкая и искристая. Совсем, совсем другая.
Дафна вздыхает – воздух мнится ей гуще камня.
Дафна смертельно устала притворяться человеком.
…А ведь Блум так хотела спасти ее, избавить от проклятия, сделать вновь прежней… Она так хотела этого, что желание ее сбылось вопреки всем законам мироздания – ведь все желания Феи Драконьего Пламени сбываются рано или поздно… И это желание загнало Дафну в душащее человеческое тело – и держит в нем силой любви – огненной, могущественной, не знающей поражений любви ее сестры.
Блум рада ей, Блум любит ее – горячо, яростно, настойчиво, как свойственно любить драконьей крови – и Блум держит ее в мире живых. Горячие, тонкие пальцы сестры стискивают ее ладони, и живое пламя просачивается сквозь кожу, заставляя тяжелую, холодную кровь бежать быстрее – и Дафна улыбается уголками губ, улыбается почти по-настоящему, и золото мгновенной вспышкой бежит по блеклым волосам, голубизной отзывается в зрачках…
В эти секунды Дафна улыбается – почти искренне.
В эти секунды Дафна чувствует себя почти живой.
…Дафна слушает сестру – та щебечет восторженно, рассказывает о прекрасных принцах, коварных врагах и героических победах, о волшебных балах и сказочных мечтах, о свадьбе и любви – и все время держит ее руки своими, сухими, легкими и сильными – и горячими, куда горячей, чем у обычного человека. Глаза ее сияют.
Дафна слушает, кивает и улыбается.
Дафна смотрит в безупречно лазурные глаза сестры и видит там – за идеально-небесной голубизной – отблеск огня, в котором невидимо пылают миры.
Дафна знает, что скоро Блум начнет переставать быть человеком.
Сама Дафна уже давно перестала им быть.
«Прости, сестренка…»
Быть может, тогда она поймет, надеется Дафна. Быть может, поймет, какая это пытка – быть не-собой.
И… отпустит сестру туда, где теперь ее дом.
В Великий Океан.
…Марион давно все поняла. Марион чувствует, что теряет дочь, что потеряла уже, что это только вопрос времени – когда вечные синие воды заберут больше уже не ее дитя.
Марион давно все поняла.
Вот только сделать ничего не может.
«Простите…»
…Дафна ступает в соленую воду – та лижет ей ступни, медленно, будто лаская, поднимается до колен и выше, выше…
Дафна закрывает глаза. Солнце сочится сквозь почти-прозрачные веки. Дафна пьет соленые поцелуи океана, и сердце ее бьется в медленном, тягучем, не-человеческом ритме волн: вдох-выдох.
Дафна раскидывает руки в воде, и тело кажется ей легким и текучим, огненным и морским, и впервые за не-вспомнить-сколько дней – полностью и абсолютно своим.
Полностью и абсолютно – настоящим.
Дафна кажется себе сейчас обломком горькой морской соли, что растворяется в волнах, с облегчением теряя форму.
«Прос… Прощайте».
Дафна улыбается.
«Морской соли – место в морской воде».
Ей больше не больно.
БОНУС. Рука, качающая колыбель: ФарагондаБОНУС. Рука, качающая колыбель: Фарагонда
Начало нового учебного года в Алфее – всегда праздник.
Впрочем, Алфея и сама похожа на праздник – на огромный праздничный торт, украшенный кремом и сахарными вензелями. Куда ни глянь, повсюду глаз радуют нежные краски, изящные узоры, витражи и позолота. Все вокруг дышит волшебством и уютом, цвета ярки и нежны, небо безоблачно-ясно, солнце хохочет, рассыпается по стеклам и струям фонтанов. Даже фигурные плитки центрального двора, кажется, смеются сегодня от радости.
Алфея чудесна – даже для искушенного в чудесах Магикса.
Алфея, первая и единственная.
***
Из года в год этот в этот день здесь все повторяется вновь.
Подвижные девичьи фигурки рассыпаны вокруг словно пестрое конфетти: веселые голоса, шутки, любопытство и восторг в горящих глазах, а в сердцах – ожидание чуда. Будущие феи, хранительницы и принцессы, гордость семей, надежда и опора своих миров…
Пока – просто смешные девчонки.
Пока у них все впереди.
Из года в год все повторяется вновь.
И из года в год бессменная директриса Алфеи встречает своих подопечных на пороге их второго – теперь первого – дома.
Мягкая полуулыбка на губах, устало-сдержанные морщинки на немолодом лице, руки, изящно сложенные на груди, прямая осанка истинной леди. В своем чуть старомодном платье цвета лаванды, с пышно взбитыми седыми волосами и очками в тонкой дамской оправе она кажется всеобщей феей-крестной, столь же неизменной, как и сама Школа Фей – и столь же единственной.
Собственно, таковой она и является.
Директриса неподвижна, она внимательно наблюдает за подопечными. Крошечные стекла очков, поблескивая, отбрасывают зайчиков в небо, прячут глаза.
Фарагонда встречает новое поколение будущих фей. Улыбается благостно и спокойно, всем сразу и каждой из них в отдельности.
И, глядя на нее, такую изящную и уютно-старомодную, всеобщую мудрую тетушку с улыбкой доброй и строгой, немногие смогут представить, что видят перед собой когда-то сильнейшую фею Магикса, негласную главу распущенного Альянса Света.
И еще меньше тех, кто сможет это вспомнить.
И только единицы знают, насколько неверно здесь слово «когда-то».
Фарагонда сильнейшей не была.
А – есть.
Фарагонда улыбается.
Фарагонда внимательно изучает новых учениц, отмечает перемены в старых. Взрослеют. И начинают напоминать о прошлом, думает она, примечая в толпе знакомый оттенок рыжих волос. Огненно-рыжих – ни с чем на свете не спутаешь.
…Ты гордилась бы сейчас своей дочерью, Марион. Очень бы гордилась.
Если бы не была мертва.
***
Что ж, такова была судьба. Ставки в той игре были очень высоки, и королева Домино, всемогущая волшебница, проиграла ее в самом начале.
Проиграла, когда позволила себе физическую страсть, отдала ей то, что должно было принадлежать лишь Пламени Дракона. И другое, тяжкое, земное пламя понеслось по венам, сплетаясь с легким и гневным золотом магии.
И она приняла магию в свою кровь, приняла от нее красоту, жизнь и силу, заставила служить себе.
И, вопреки всему, согласилась принадлежать – не-огню – мужчине.
И безрассудная страсть ее заиграла, плеснулась двумя крыльями в небеса всех миров – и две жизни выторговала она у огненной своей судьбы – и две жизни стали пешками в ее игре.
А ведь должна была понять, что потеряет своих дочерей, потеряет неизбежно – и вся ее сила ей не поможет.
Глупая. Магия не служит никому. Служат – ей.
Судьба ее девочек была предрешена.
Еще до их рождения.
Где-то в глубине души Фарагонда даже сочувствует бывшей соратнице – на свой лад, холодно, рассудочно – но, даже если та еще и небезнадежно мертва, помогать не станет. Во всяком случае, пока это не будет соответствовать ее интересам.
Марион должна была понять, что магам их уровня не позволительно иметь слабости. А друзья тоже зачастую являются одной из них.
Вот Гриффин умнее, Гриффин прекрасно это понимает, и они с Фарагондой идеально поддерживают баланс сил, изредка, ради забавы – и педагогической полезности – играя во врагов. Исключительно чтобы не потерять сноровки.
Марион сглупила, думает Фарагонда, безнадёжно сглупила, позволив себе такое безумство, как любовь. И еще более сглупила, позволив этой любви дать плоды.
Дети... драгоценнейшие из сокровищ, да...
Марион забыла, что чем драгоценнее дар, тем дороже за него придется заплатить. Магия ничего не дает просто так.
Впрочем, в последнем она была не так уж и неправа, думает Фарагонда, наблюдая за рыжей девочкой, еще сохранившей угловатость подростка.
Неуправляемая, пылкая, порывистая и невероятно могущественная. Как и ее мать.
И совсем не сознающая своей силы.
Пока – не сознающая.
Драгоценный, сырой материал.
Царский подарок, Марион, спасибо тебе, если слышишь меня из Омеги.
…Жаль, конечно, что со старшей так получилось, тоже перспективная была девочка, но тут ничего не поделаешь. Пока.
Но уж младшую она не упустит.
Необработанный алмаз. Что ж, она огранит его.
Шаг за шагом она проведет свою ученицу по пути силы к полному осознанию себя – и к полному овладению собой. Научит использовать достоинства и обращать себе на выгоду недостатки. Постепенно истребит их один за другим, превратив каждую из слабостей в силу. Не позволит совершить роковых ошибок.
Гнев, вспыльчивость, наивность, слепая жажда справедливости, неумение сдерживаться – она отсечет все, что сковывает крылья одной из сильнейших фей Магикса.
В перспективе она справится и с такой досадной помехой, как любовь.
Любовь... то, что погубило Марион. Второй раз она этого не допустит, думает Фарагонда.
Впрочем, это дело будущего. А пока пусть девочка поиграет во влюбленность, это полезно, помогает повзрослеть. Да и наследник Ираклиона – не последняя партия, близкие отношения с ним весьма небезынтересны...
Да, пусть позабавится.
Фарагонда благостно улыбается.
Спасибо, Марион, думает она. Я позабочусь о твоей дочери так, как могла бы ты – лучше, чем могла бы ты.
Я не дам ей совершить твоих ошибок. Она будет доверять мне, и я сделаю ее сильной – такой сильной, как ты могла бы, если бы не променяла свое пламя на объятия мужчины.
Она станет такой, какой была ты – но без твоих слабостей.
Будь спокойна, я об этом позабочусь.
Она станет совершенным оружием в моих руках.
Совершенным оружием Света.
…Рыжая голова в толпе дополняется ярко-золотой, потом русой, лиловой и черной, как вороново крыло. Каштановая затерялась где-то…
Фарагонда одобрительно разглядывает их.
Эта дружба из тех, что она поощряет: взаимовыгодная, взаимоусиливающая, с прочным потенциалом на будущее. Идеальные соратницы, они эффективно компенсируют слабые стороны друг друга и дополняют сильные. Совершенный баланс.
Я возведу их до немыслимых высот, думает она. Девочки амбициозны, молоды, верят в идеалы и любят побеждать.
Что ж, я дам им цели и идеалы. И они будут побеждать.
Они узнают вкус силы и власти, и со временем они, прямо или косвенно, станут во главе своих планет.
Шесть могущественнейших миров Магикса станут несокрушимым оплотом на пути у врагов.
Будущим новым Альянсом Света.
Фарагонда улыбается доброй улыбкой крестной феи.
Глаза ее ясны, холодны и остры, как чистейший хрусталь.
…Некоторые думают, что сила ее давно в прошлом. Некоторые видят перед собой лишь милую пожилую женщину с доброй, чуть усталой улыбкой, старомодную директрису, наседку, заботящуюся о своих птенцах.
Пусть.
Это так забавно – когда тебя не принимают всерьез.
И так опрометчиво. Для врагов.
Фарагонда прожила достаточно, чтобы знать, что истинно могуществен не тот, в ком больше магии, а тот, кто достаточно умен, чтобы этой магией управлять.
Правит не тот, кто демонстрирует силу. Правит тот, кто ее контролирует.
Исподволь. Незаметно.
Так, чтобы сила считала, что контролирует себя сама.
Поэтому мудрые и холодные всегда управляют сильными и пылкими.
Поэтому подлинно правят те, кто воспитал правителей.
Те, кто когда-то качал их колыбель.
***
Из года в год здесь все повторяется вновь.
Бессменная директриса Школы встречает своих подопечных на пороге школы, улыбаясь им приветливо и мудро.
Фигура ее подтянута и стройна, осанка сохранила прежнее изящество, тонкие сухие запястья, аккуратно сложенные на груди (третья стандартная позиция магической защиты), сильны, как стальные нити, снежно-белые волосы (пусть думают, что это седина) слепят, отражая солнце.
Глаза ее за тонкой золотой оправой холодны и спокойны.
Глаза ее юных учениц – отважны и полны восторга.
Ясные, открытые глаза – чистый холст, на котором будет написана история будущих побед.
И только – побед.
Ибо сказочная Алфея не признает слабых, как не признает их сама Фарагонда.
Ибо несравненная Алфея, первая и единственная – это колыбель сильнейших в мире фей.
И эту колыбель – качает ее рука.